Текст: Ксения ХольцманПеревод: Николай АндреевФотография: Россия. Перевозка остарбайтеров29.06.2021

При содействии других органов ведомство Фрица Заукеля , генерального уполномоченного по использованию рабочей силы, сумело рекрутировать на оккупированных территориях несколько миллионов жителей. Вначале была развернута пропагандистская кампания, обещавшая будущим «остарбайтерам» хорошие условия труда и жизни, достойную зарплату и продовольственное обеспечение.

Ситуация на занятых вермахтом территориях была тяжелой, поэтому к январю 1942 года в Германию добровольно отправилось примерно 50 тысяч человек, а затем — еще несколько десятков тысяч. Однако когда их родные получили первые письма из рейха, стало ясно, что на деле все обстояло совершенно иначе. Кроме того, на родину вернулись первые работницы и работники, признанные нетрудоспособными из-за болезней.

Очень скоро поток добровольцев иссяк, и нацисты перешли от пропаганды к насилию: участились облавы и угон людей на работу по принуждению.

Нацистские чиновники открыто говорили об «охоте на людей» или «охоте на рабов».

Целые семьи и даже беременных женщин просто останавливали на улицах и тут же отправляли в товарные вагоны.

Обращение становилось более жестоким еще и из-за того, что многие отказывались выполнять трудовую повинность, предписанную для своего возраста. С декабря 1941 года работа стала обязательной для женщин от 15 до 45 лет и для мужчин от 15 до 65 лет, но через год это возрастное ограничение было отменено, принудительной отправке в Германию теперь подлежали все люди. В 1942 году власти Рейхскомиссариата Украины потребовали от всех жителей 1922–1925 годов рождения отбыть двухлетнюю трудовую повинность в рейхе.

Я долго колебалась, когда немцы объявили вербовку на работу в Германию. Жить было невмоготу, голодно, об учебе не могло быть и речи, работы не было. […]

Фронт уходил все дальше на восток, и поэтому душу охватывало ощущение какой-то дикой безысходности.

Поездка на работу по вербовке в Германию представлялась реальным и единственным выходом. Тем более что никто не знал, сколько будет длиться этот хаос. И я пошла на пункт вербовки.

Возле двери висело объявление, в котором немцы предлагали ехать на работу на полгода, обещали хороший заработок. Этому очень хотелось верить. Успокаивало сознание того, что буду обеспечена едой и крышей над головой и, может быть, смогу помочь близким, остающимся в Одессе. Вербовщики записали паспортные данные и сообщили о дне отъезда. Нас, добровольцев, было много — целый эшелон из товарных вагонов. Не надо думать, что это была какая-то «контра», сплошные враги народа или злобные изменники Родины. Ехали люди, доведенные до отчаяния своим положением, не сумевшие приспособиться к новой власти. Ехали потерявшие своих близких и свое жилье, у которых ничего и никого не осталось на белом свете.

Нина Одолинская,
Знак не отрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 63

Ну и числа вот между одиннадцатым и пятнадцатым меня, нас этих самые вывели на улицу и повели на товарную станцию. А, вот и велели нам лезть в товарные вагоны.

Ну, через какое-то время, […] да там заполнили как до полности вот эти вот самые вагоны. Откуда-то еще привозили людей, заполнили эти самые вагоны и весь этот состав. А, вот, нас повезли в Германию. Первая остановка была видимо, по-видимому, где-то в Польше. Нам велели выйти из вагонов, загнали в какой-то, так сказать, какой-то двор, где были невысокие какие-то кирпичные здания.

Аа, аа, служащие, по-видимому, поляки, ээ, смачивали нам головы и волосистые части тела, в ноябре месяце, то есть, в этот феврале месяце был, в феврале месяце, холодно, эти самые смачивали какими-то очень жидкой какой-то ядовитой жидкостью, которая страшно пахла и щипалась.

Потом нас загнали снова в вагоны и повезли дальше.

[…] он был начальником вот этого, вот этого эшелона этого. А, вот, а, приоткрыл дверь и сказал, что должны выйти три девушки для работы на кухне.

Вышли Мария Клендюк, девочка чуть старше меня, на год, наверное, я и, и, ээ, ээ, Людмила Виноградова. Она была старше нас, девушка уже такая. А, вот.

Этот сопровождающий отвел нас за здание кассы, эшелон ушел. Через некоторое время пришел, наверное, пригородный поезд, он нас посадил, значит, в этот, в тамбур вот этого вот поезда, и повезли нас дальше.

Было несколько пересадок. Немцы, обнаружив нас, женщины, плевали в нас и кричали: ~«Russische Schwein»~. Немцы мужчины разглядывали нас с любопытством. Нас повезли в город Ройтлинген.

Там нас отвезли в какое-то, видимо, по видимому, какое-то бюро по найму прислуги. Сопровождающий зашел в кабинет. Через некоторое время он вышел и сказал: «За вами придут.» А, вот.

Валентина К., Interview za037, 05.08.2005, Interview-Archiv „Zwangsarbeit 1939–1945“

Скажите, каким образом, Вы попали в этот поток людей, которых отбирали для того, чтобы угнать в Германию?

Как каким? В деревнях эти старости были. Ему, значит, дали немцы указ или что, какое-то количество отобрать.

Вот и отобрал он.

Как это происходило? Как Вы узнали? Кто сказал?

Пришел, сказал, что в Германию.

Он к Вам домой пришел?

Конечно. Староста, староста все ходил. Вот он и объявил все.

Как себя староста вел в деревне?

Один остался жив, он у нас на Чижовке жил, сейчас он умер. А второй, а того, когда наши пришли, расстреляли. А вот как он вел себя, наверное, Евдокия лучше скажет.

И Вы утром на другой день пошли куда-то на место сбора, да?

Конечно, назначили сбор. Я уже не помню, где у нас там сбор был.

Как Вас тетя провожала?

Сколько крика было. Я вообще. И мы кричали, а уж они тем более. Кричали. А тетка в Воронеж пошла, этим же днем. А папа был в воинской части, стояли в Масловке.

Ну и бомбежка-то прошла, он у командира отпросился, приехал на лошади, чтобы нас забрать. Приезжает и говорит: «а Шура где?». А мама говорит: «она в деревню ушла, в Синие Липяги».

Ну, и по-быстрому, что могли, собрали и в Масловку. А потом там из Масловки мама была в Боеве, потом в Красном луче, ой, ну да, Красный лог. В Красном логу была.

А 25 января освободили Воронеж, а 26 мама уже оттуда с братишкой, братишке было в то время три года.

А Вы, вот Вас тетя провожает… Она Вас повела на сборы?

Конечно. Каждый шли, и каждый со своими шли, провожали.

А там? Вас грузили на телеги, как сказала Ваша подруга?

На телеге нас везли, на телеге везли. И сам староста, которого расстреляли, он же нас вез.

Вот так на лошадях Вы ехали сколько?

Старый Оскол, этим же днем мы туда и приехали.

А в Старом Осколе Вы где-то ночевали?

Да, в сараях. Там сараи были, конюшни или там что, я не знаю. Вот там и ночевали мы.

Никто не кормил, Вы говорили?

Нет, нет, никакой кормежки.

Долго жили в Старом Осколе?

Нет, нас, по-моему, на следующий день отправили. На поезд. Там же они спешили, чтоб нас угнать.

Александра З., Interview za350, 07.07.2005, Interview-Archiv „Zwangsarbeit 1939-1945“

Мать собралась и также [пришла проводить меня] на вокзал. И у других родные пришли. А подойти к нам им не дают. Немцы с собаками нас окружили и никого не допускают — овчарки кидаются на них, и они не могут никак к нам подойти. Грузят нас в вагон, сапогами. Крик такой был! Все кричат: «Мама! Мама!» Родители кричат, и мы кричим: «Мама, мама, не плачь, мама!»

Варвара Хабарова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 78

Однажды кто-то постучал в калитку нашего дома. Я вышла — никого нет. Посмотрела: из-за угла выглядывает мальчишка: «У тебя в почтовом ящике письмо». Я еще ему погрозила кулаком, думала, что он смеется надо мной, балуется. Открываю почтовый ящик — точно, маленькая записочка:

«Уходи — на тебя донос в гестапо».

Я приношу, показываю папе. Он говорит: «Что делать? Этим сейчас не шутит никто». Собрал меня, вывел за город, на дорогу. Сказал: «Вот иди по этой дороге и ищи село Кутейниково». […] Там жили наши знакомые — чтобы спрятаться у них. Я пошла. Шла, шла, уже часа, наверно, четыре прошла, когда смотрю — навстречу мне немцы с автоматами женщин гонят. Женщины идут, колонна небольшая. Ну куда там деться — кругом открытое поле. Смотрю — окопы вырыты. Я в один окоп — прыг! — и сиганула. И надо ж им было остановиться! Немцы кричат: «Кlosett, Klosett!» Ну, все женщины, конечно, по нужде побежали в те же окопы. Скорей-скорей — и вылезли, а немец пошел, да все эти окопы и проверил. А я там сижу. Он меня за шкирку поднял и в общую колонну толкнул. […] Вот так я и попала в Германию.

Анна Кириленко,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 72

Пригнали нас в Глухов на так называемую медицинскую комиссию. А какая комиссия? Дыши, не дыши. […] А у меня был троюродный брат — вместе учились в школе, он был даже влюблен в меня. Вот этот Володя говорит мне: «А меня не берут». Говорю: «Как не берут?» — «Признали больным». Я спрашиваю: «А что у тебя болит? Вроде у тебя ничего не болело». — «Ничего вообще не болит, — шепчет он. — Мы с ребятами накурились до одурения, и нас признали туберкулезными». Я даже заплакала:

«Что ж ты мне не сказал?! И я бы так сделала!»

А он на меня смотрит большими глазами: «А мне даже в голову не пришло, что девчонка может курить!» Ему в голову не пришло! А меня угнали.

Анна Одинокова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 73

Ехали, наверное, дней десять. Погрузили в вагоны для скота, помню, красный вагон, и в нем — солома. Откроют дверь, что-то бросят нам [поесть] в вагон и опять закроют. Каждый за свою жизнь дрожал и каждый думал, чтоб не убили. Так в темноте на соломе и ехали.

Антонина Владимирова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 78

Меня куда-то водили на обработку, [проводил] мужчина. Я была раздетая, а он меня поливал и мазал. Это так унизительно было! Ужасная процедура!

Альдона Волынская,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 83

Потом они нас мыли, привезли в Перемышль, там огромный лагерь. […] И вот стол, сидят немецкие врачи всех калибров: и гинекологи, и терапевты, и туберкулезники. И мы, значит, голые подходим и слышим: «Дас ист айне нойе руссише советише рассе.»

Надежда Измалкова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 84