Ну и числа вот между одиннадцатым и пятнадцатым меня, нас этих самые вывели на улицу и повели на товарную станцию. А, вот и велели нам лезть в товарные вагоны.

Ну, через какое-то время, […] да там заполнили как до полности вот эти вот самые вагоны. Откуда-то еще привозили людей, заполнили эти самые вагоны и весь этот состав. А, вот, нас повезли в Германию. Первая остановка была видимо, по-видимому, где-то в Польше. Нам велели выйти из вагонов, загнали в какой-то, так сказать, какой-то двор, где были невысокие какие-то кирпичные здания.

Аа, аа, служащие, по-видимому, поляки, ээ, смачивали нам головы и волосистые части тела, в ноябре месяце, то есть, в этот феврале месяце был, в феврале месяце, холодно, эти самые смачивали какими-то очень жидкой какой-то ядовитой жидкостью, которая страшно пахла и щипалась.

Потом нас загнали снова в вагоны и повезли дальше.

[…] он был начальником вот этого, вот этого эшелона этого. А, вот, а, приоткрыл дверь и сказал, что должны выйти три девушки для работы на кухне.

Вышли Мария Клендюк, девочка чуть старше меня, на год, наверное, я и, и, ээ, ээ, Людмила Виноградова. Она была старше нас, девушка уже такая. А, вот.

Этот сопровождающий отвел нас за здание кассы, эшелон ушел. Через некоторое время пришел, наверное, пригородный поезд, он нас посадил, значит, в этот, в тамбур вот этого вот поезда, и повезли нас дальше.

Было несколько пересадок. Немцы, обнаружив нас, женщины, плевали в нас и кричали: ~«Russische Schwein»~. Немцы мужчины разглядывали нас с любопытством. Нас повезли в город Ройтлинген.

Там нас отвезли в какое-то, видимо, по видимому, какое-то бюро по найму прислуги. Сопровождающий зашел в кабинет. Через некоторое время он вышел и сказал: «За вами придут.» А, вот.

Валентина К., Interview za037, 05.08.2005, Interview-Archiv „Zwangsarbeit 1939–1945“

Скажите, каким образом, Вы попали в этот поток людей, которых отбирали для того, чтобы угнать в Германию?

Как каким? В деревнях эти старости были. Ему, значит, дали немцы указ или что, какое-то количество отобрать.

Вот и отобрал он.

Как это происходило? Как Вы узнали? Кто сказал?

Пришел, сказал, что в Германию.

Он к Вам домой пришел?

Конечно. Староста, староста все ходил. Вот он и объявил все.

Как себя староста вел в деревне?

Один остался жив, он у нас на Чижовке жил, сейчас он умер. А второй, а того, когда наши пришли, расстреляли. А вот как он вел себя, наверное, Евдокия лучше скажет.

И Вы утром на другой день пошли куда-то на место сбора, да?

Конечно, назначили сбор. Я уже не помню, где у нас там сбор был.

Как Вас тетя провожала?

Сколько крика было. Я вообще. И мы кричали, а уж они тем более. Кричали. А тетка в Воронеж пошла, этим же днем. А папа был в воинской части, стояли в Масловке.

Ну и бомбежка-то прошла, он у командира отпросился, приехал на лошади, чтобы нас забрать. Приезжает и говорит: «а Шура где?». А мама говорит: «она в деревню ушла, в Синие Липяги».

Ну, и по-быстрому, что могли, собрали и в Масловку. А потом там из Масловки мама была в Боеве, потом в Красном луче, ой, ну да, Красный лог. В Красном логу была.

А 25 января освободили Воронеж, а 26 мама уже оттуда с братишкой, братишке было в то время три года.

А Вы, вот Вас тетя провожает… Она Вас повела на сборы?

Конечно. Каждый шли, и каждый со своими шли, провожали.

А там? Вас грузили на телеги, как сказала Ваша подруга?

На телеге нас везли, на телеге везли. И сам староста, которого расстреляли, он же нас вез.

Вот так на лошадях Вы ехали сколько?

Старый Оскол, этим же днем мы туда и приехали.

А в Старом Осколе Вы где-то ночевали?

Да, в сараях. Там сараи были, конюшни или там что, я не знаю. Вот там и ночевали мы.

Никто не кормил, Вы говорили?

Нет, нет, никакой кормежки.

Долго жили в Старом Осколе?

Нет, нас, по-моему, на следующий день отправили. На поезд. Там же они спешили, чтоб нас угнать.

Александра З., Interview za350, 07.07.2005, Interview-Archiv „Zwangsarbeit 1939-1945“

Мать собралась и также [пришла проводить меня] на вокзал. И у других родные пришли. А подойти к нам им не дают. Немцы с собаками нас окружили и никого не допускают — овчарки кидаются на них, и они не могут никак к нам подойти. Грузят нас в вагон, сапогами. Крик такой был! Все кричат: «Мама! Мама!» Родители кричат, и мы кричим: «Мама, мама, не плачь, мама!»

Варвара Хабарова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 78

Однажды кто-то постучал в калитку нашего дома. Я вышла — никого нет. Посмотрела: из-за угла выглядывает мальчишка: «У тебя в почтовом ящике письмо». Я еще ему погрозила кулаком, думала, что он смеется надо мной, балуется. Открываю почтовый ящик — точно, маленькая записочка:

«Уходи — на тебя донос в гестапо».

Я приношу, показываю папе. Он говорит: «Что делать? Этим сейчас не шутит никто». Собрал меня, вывел за город, на дорогу. Сказал: «Вот иди по этой дороге и ищи село Кутейниково». […] Там жили наши знакомые — чтобы спрятаться у них. Я пошла. Шла, шла, уже часа, наверно, четыре прошла, когда смотрю — навстречу мне немцы с автоматами женщин гонят. Женщины идут, колонна небольшая. Ну куда там деться — кругом открытое поле. Смотрю — окопы вырыты. Я в один окоп — прыг! — и сиганула. И надо ж им было остановиться! Немцы кричат: «Кlosett, Klosett!» Ну, все женщины, конечно, по нужде побежали в те же окопы. Скорей-скорей — и вылезли, а немец пошел, да все эти окопы и проверил. А я там сижу. Он меня за шкирку поднял и в общую колонну толкнул. […] Вот так я и попала в Германию.

Анна Кириленко,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 72

Пригнали нас в Глухов на так называемую медицинскую комиссию. А какая комиссия? Дыши, не дыши. […] А у меня был троюродный брат — вместе учились в школе, он был даже влюблен в меня. Вот этот Володя говорит мне: «А меня не берут». Говорю: «Как не берут?» — «Признали больным». Я спрашиваю: «А что у тебя болит? Вроде у тебя ничего не болело». — «Ничего вообще не болит, — шепчет он. — Мы с ребятами накурились до одурения, и нас признали туберкулезными». Я даже заплакала:

«Что ж ты мне не сказал?! И я бы так сделала!»

А он на меня смотрит большими глазами: «А мне даже в голову не пришло, что девчонка может курить!» Ему в голову не пришло! А меня угнали.

Анна Одинокова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 73

Ехали, наверное, дней десять. Погрузили в вагоны для скота, помню, красный вагон, и в нем — солома. Откроют дверь, что-то бросят нам [поесть] в вагон и опять закроют. Каждый за свою жизнь дрожал и каждый думал, чтоб не убили. Так в темноте на соломе и ехали.

Антонина Владимирова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 78

Меня куда-то водили на обработку, [проводил] мужчина. Я была раздетая, а он меня поливал и мазал. Это так унизительно было! Ужасная процедура!

Альдона Волынская,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 83

Потом они нас мыли, привезли в Перемышль, там огромный лагерь. […] И вот стол, сидят немецкие врачи всех калибров: и гинекологи, и терапевты, и туберкулезники. И мы, значит, голые подходим и слышим: «Дас ист айне нойе руссише советише рассе.»

Надежда Измалкова,
Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах, 84